Неточные совпадения
— Я ни на что не намекаю, я прямо говорю, что мы оба с тобою очень глупо себя вели. Что тут толковать! Но я уже
в клинике заметил: кто злится на свою боль — тот непременно ее победит.
«Вероятно — онанист», — подумал он, найдя ненормальным подчинение Макарова одной идее, его совершенную глухоту ко всему остальному и сжигание спичек до конца. Он слышал, что Макаров много работает
в клиниках и что ему покровительствует известный гинеколог.
Меланхолиха, по тщательном освидетельствовании больной, шепотом объявила Василисе, что болезнь Марины превышает ее познания. Ее отправили
в клинику,
в соседний город, за двести верст.
Надо разрешить, принадлежит ли этот феномен
клинике, как единичный случай, или есть свойство, которое может нормально повторяться
в других; это интересно
в видах уже общего дела.
Саша уходит за прибором, — да, это чаще, чем то, что он прямо входит с чайным прибором, — и хозяйничает, а она все нежится и, напившись чаю, все еще полулежит уж не
в постельке, а на диванчике, таком широком, но, главное достоинство его, таком мягком, будто пуховик, полулежит до 10, до 11 часов, пока Саше пора отправляться
в гошпиталь, или
в клиники, или
в академическую аудиторию, но с последнею чашкою Саша уже взял сигару, и кто-нибудь из них напоминает другому «принимаемся за дело», или «довольно, довольно, теперь за дело» — за какое дело? а как же, урок или репетиция по студенчеству Веры Павловны...
Голицын был удивительный человек, он долго не мог привыкнуть к тому беспорядку, что когда профессор болен, то и лекции нет; он думал, что следующий по очереди должен был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз читать
в клинике о женских болезнях, а акушеру Рихтеру — толковать бессеменное зачатие.
— Ах, нет… да откуда же, впрочем, вам знать? — он прошлой весной скончался. Год тому назад мы здесь
в Hфtel d’Angleterre служили, а с осени он заболел. Так на зиму
в Ниццу и не попали. Кой-как месяца с четыре здесь пробились, а
в марте я его
в Гейдельберг,
в тамошнюю
клинику свезла. Там он и помер.
Я пролежал шесть недель
в клинике.
— А отчего вы
в клинику не хотите сходить?
По вечерам Федосья приходила
в мою комнату, становилась у двери и рассказывала какой-нибудь интересный случай из своей жизни: как ее три раза обкрадывали, как она лежала больная
в клинике, как ее ударил на улице пьяный мастеровой, как она чуть не утонула
в Неве, как за нее сватался пьянчуга-чиновник и т. д.
Пепко расстегнул свою военную курточку, сел на стул, как-то особенно широко расставив ноги, и сделал паузу, ожидая от меня знаков восторга. Увы! он их не дождался, а даже, наоборот, почувствовал, что мы сейчас были гораздо дальше друг от друга, чем до его отъезда
в Сербию. Достаточно сказать, что я даже не ответил ему на его белградское письмо. Вид у него был прежний, с заметной военной выправкой, — он точно постоянно хотел сделать налево кругом. Подстриженные усы придавали вид сторожа при
клинике.
Убедившись, что с
клиникой ничего не поделаешь, Федосья обратилась к другим средствам. Она недолюбливала жиличку Анну Петровну,
в которой ревновала женщину, но для меня примирилась с ней. Я это сразу понял, когда
в одно непрекрасное февральское утро Анна Петровна постучала
в дверь моей комнаты и попросила позволения войти.
«Но что же? — спрашивает себя Андрей Ефимыч, открывая глаза. — Что же из этого? И антисептика, и Кох, и Пастер, а сущность дела нисколько не изменилась. Болезненность и смертность все те же. Сумасшедшим устраивают балы и спектакли, а на волю их все-таки не выпускают. Значит, все вздор и суета, и разницы между лучшею венскою
клиникой и моею больницей,
в сущности, нет никакой».
Здесь же я — один-одинешенек, под руками у меня мучающаяся женщина; за нее я отвечаю. Но как ей нужно помогать, я не знаю, потому что вблизи роды видел только два раза
в своей жизни
в клинике, и те были совершенно нормальны. Сейчас я делаю исследование, но от этого не легче ни мне, ни роженице; я ровно ничего не понимаю и не могу прощупать там у нее внутри.
В памяти у меня невольно всплыла картина операционной
в акушерской
клинике.
— Я, — пробурчал я, засыпая, — я положительно не представляю себе, чтобы мне привезли случай, который бы мог меня поставить
в тупик… может быть, там,
в столице, и скажут, что это фельдшеризм… пусть… им хорошо…
в клиниках,
в университетах…
в рентгеновских кабинетах… я же здесь… все… и крестьяне не могут жить без меня… Как я раньше дрожал при стуке
в дверь, как корчился мысленно от страха… А теперь…
В мечтаниях, рождавшихся при свете лампы под зеленым колпаком, возник громадный университетский город, а
в нем
клиника, а
в клинике — громадный зал, изразцовый пол, блестящие краны, белые стерильные простыни, ассистент с остроконечной, очень мудрой, седеющей бородкой…
В операционной стало похоже на
клинику.
Пока продолжались мои экзамены, Матвеев писал уже из Киева, что, будучи назначен профессором и директором
клиник, он ни
в каком случае не имеет возможности ехать снова за границу за невестой.
«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май — и конец моему стажу. Значит,
в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь
в Москву. И ежели революция подхватит меня на свое крыло — придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда
в жизни не увижу… Никогда… Столица…
Клиника… Асфальт, огни…»
Сначала
в губернском университетском городе
в клинике — не помогли; потом возил ее к мужику
в Самарскую губернию — немножко полегчило; потом возил к московскому доктору, заплатил много денег — ничего не помог.
— На Выборгскую,
в клинику.
В субботу о. дьякон получил из дому письмо. Он ждал его уже целую неделю, и все
в клинике знали, что о. дьякон ждет письмо, и беспокоились вместе с ним. Приободрившийся и веселый, он встал с постели и медленно бродил по палатам, всюду показывая письмо, принимая поздравления, кланяясь и благодаря. Всем давно уже было известно об очень высоком росте его жены, а теперь он сообщил о ней новую подробность.
Приехал дьякон из Тамбовской губернии и
в клинику поступил на один день раньше Лаврентия Петровича, но был уже хорошо знаком с обитателями всех пяти палат, помещавшихся наверху.
Богатый и одинокий купец Лаврентий Петрович Кошеверов приехал
в Москву лечиться, и, так как болезнь у него была интересная, его приняли
в университетскую
клинику. Свой чемодан с вещами и шубу он оставил внизу,
в швейцарской, а вверху, где находилась палата, с него сняли черную суконную пару и белье и дали
в обмен казенный серый халат, чистое белье, с черной меткой «Палата № 8», и туфли. Рубашка оказалась для Лаврентия Петровича мала, и нянька пошла искать новую.
— Когда я пожаловал
в клинику…
Все
в клиниках — чистота, дешевизна, любезность докторов, цветы
в коридоре — вызывало его восторг и умиление. То смеясь, то крестясь на икону, он изливал свои чувства перед молчащим Лаврентием Петровичем и, когда слов не хватало, восклицал...
Голос улицы не проникал
в клинику сквозь двойные рамы, но когда по утрам
в палате открывали большую откидную фортку — внезапно, без переходов, врывался
в нее пьяно-веселый и шумный крик воробьев.
Но кому особенно приходится терпеть из-за того, что мы принуждены изучать медицину на людях, — это лечащимся
в клинике женщинам. Тяжело вспоминать, потому что приходится краснеть за себя; но я сказал, что буду писать все.
Да неужели же «любовь» является не насмешкою над любовью, если человек решается причинять любимой женщине те муки, которые я видел
в акушерской
клинике?
Но ведь и тот больной с pemphigus’ом, которого я на днях видел
в клинике, полгода назад тоже был совершенно здоров и не ждал беды.
Лет пятнадцать назад фельетонист «Петербургской газеты» г. Амикус огласил один «возмутительный» случай, происшедший
в хирургической
клинике проф.
Характерно также то, что
в своем распознавании я остановился на самой редкой из всех болезней, которые можно было предположить. И
в моей практике это было не единичным случаем: кишечные колики я принимал за начинающийся перитонит; где был геморрой, я открывал рак прямой кишки и т. п. Я был очень мало знаком с обыкновенными болезнями, — мне прежде всего приходила
в голову мысль о виденных мною
в клиниках самых тяжелых, редких и «интересных» случаях.
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще
в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем глядит
в своей
клинике?
И я старался прочесть на ее красивом, почти еще детском лице всю историю ее пребывания
в нашей
клинике, — как возмутилась она, когда впервые была принуждена предстать перед всеми нагою, и как ей пришлось примириться с этим, потому что дома нет средств лечиться, и как постепенно она привыкла.
Такие переломы относятся к числу так называемых самородных переломов: у мальчика, как впоследствии оказалось, была центральная костномозговая саркома; она разъела изнутри кость и уничтожила ее обычную твердость; достаточно было первого сильного движения, чтобы случился перелом; тот же самый перелом сам собою сделался бы у больного или
в клинике, или на возвратном пути домой.
На этом основании
в большинстве женских
клиник пациентки демонстрируются и исследуются под хлороформом…
На основании своего опыта я думаю, что
в маленьких городках вообще едва ли было бы возможно вести гинекологическую
клинику, если бы все без исключения пациентки не хлороформировались для целей исследования.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели
в университетских
клиниках. Но
в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Мальчик Харитонов, «с болью
в тазобедренном суставе», был привезен родителями
в клинику; при исследовании мальчика ассистентом
клиники, д-ром Траяновым, произошло вот что...
Яркую картину процесса выработки опытности дал Пирогов
в своих нашумевших «Анналах Дерптской хирургической
клиники», изданных на немецком языке
в конце тридцатых годов.
А. С. Таубер, — рассказывая о немецких
клиниках, замечает: «Громадная разница
в течении ран наблюдается
в клиниках между ампутациями, произведенными молодыми ассистентами, и таковыми, сделанными ловкой и опытной рукой профессора; первые нередко ушибают ткани, разминают нервы, слишком коротко урезывают мышцы или высоко обнажают артериальные сосуды от их влагалищ, — все это моменты, неблагоприятные для скорого заживления ампутационной раны».
Тем не менее при распознавании болезней я все-таки еще хоть сколько-нибудь мог чувствовать под ногами почву: диагнозы ставились
в клиниках на наших глазах, и если сами мы принимали
в их постановке очень незначительное участие, то по крайней мере видели достаточно.
Но раз у больной нарыв печени, то необходима операция (
в клинике это так легко сказать!). Я стал уговаривать мужа поместить жену
в больницу, я говорил ему, что положение крайне серьезно, что у больной — нарыв во внутренностях и что если он вскроется
в брюшную полость, то смерть неминуема. Муж долго колебался, но, наконец, внял моим убеждениям и свез жену
в больницу.
Так было
в тридцатых годах, а вот что сообщает о современных хирургах уже упомянутый выше профессор А. С. Таубер: «
В Германии обыкновенно молодые ассистенты хирургических
клиник учатся оперировать не на мертвом теле, а на живом.
Хирург уж накануне высказал нам
в клинике предполагаемую им причину смерти больной: опухоль, которую он хотел вырезать, оказалась сильно сращенною с внутренностями; вероятно, при удалении этих сращений был незаметно поранен кишечник, и это повело к гнилостному воспалению брюшины.
Утром
в клинику пришел наведаться о состоянии роженицы ее муж, взволнованный и растерянный.
2. «Солдат Тимофей Максимов, от роду 33 лет, 13 января 1858 года поступил
в хирургическую
клинику с застарелой фистулой мочевого канала.
Собственный же опыт был нам
в клиниках совершенно недоступен.
С откровенностью гения он рассказал
в этой «исповеди практического врача» о всех своих ошибках и промахах, которые он совершил во время заведования
клиникою.